Гадкий утёнок на литературном дворе

Textura представляет стенограмму круглого стола «Сборник критических статей: гадкий утёнок на литературном дворе», посвящённого обсуждению проблем, связанных с объединением в книгу разрозненных критических статей, публикацией такой книги и её дальнейшего функционирования как единого целого. Круглый стол прошёл в рамках встречи литературного клуба «Личный взгляд» (куратор – поэт и литературный критик Людмила Вязмитинова) 18 января 2018 года в библиотеке №2 им. Ю.В. Трифонова.

Участники – авторы сборников статей и эссе о литературе: Ольга Балла-Гертман, Татьяна Бонч-Осмоловская, Людмила Вязмитинова, Анна Голубкова, Александр Марков, Андрей Тавров, Александр Чанцев и заочно – Марина Волкова и Александр Житенёв

Ведущая: Анна Голубкова

Аудиозапись можно скачать здесь: https://yadi.sk/d/PnB557oI3RbBos

Расшифровка – Олег Кутенков, Борис Кутенков, литературная обработка стенограммы – Людмила Вязмитинова

Анна Голубкова:

Здесь собрались профессиональные литературные критики, выпустившие как минимум одну книгу критических статей и эссе. Я предлагаю каждому рассказать про свою книгу, и начать хотелось бы с Людмилы Вязмитиновой, нашей гостеприимной хозяйки.

Людмила Вязмитинова:

Свою вторую, вышедшую в 2016 году книгу текстов о современной литературе «Тексты в периодике» (первая – «Tempus Deliberandi / Время для размышления» – вышла в 1998 году и была написана в соавторстве с Андреем Цукановым) я рожала в муках около года. Где-то года за четыре до этого в одном из частных разговоров с Таней Данильянц я услышала что-то вроде: просто неприлично, что у тебя нет книги основных твоих статей, которая представляла бы тебя как критика, ты ведь даже предложила новые термины, и где это всё искать? Потом ещё ряд людей высказались аналогичным образом, и последним из них стал Борис Кутенков, после чего я решила: надо делать.

Составление было мучительным. Сначала я месяца три разыскивала в Интернете свои статьи, потому что не всегда получается записать публикацию, бывает, сразу не хватает времени, а потом забываешь это сделать. А когда собрала напечатанное, то долго в растерянности взирала на разнородный материал, который непонятно каким образом должен был быть структурирован. Пока не вспомнила слова одной своей знакомой, которая в «лихие 90-е» работала в какой-то коммерческой организации, мало понимая в том, что ей приходилось делать, поскольку была литератором. Её тогдашний начальник сказал ей так: вот смотришь ты на документ и ничего не понимаешь в нём – начинай вычленять: вот это предложение тебе понятно, а вот это надо ещё понять. Отделяй одно от другого, и постепенно всё прояснится. Я вспомнила этот совет и начала тасовать статьи как карты: тут у меня, например, про Давыдова и Зельченко, а вот тут – про Давыдова, а тут – про Зельченко. Естественным образом вычленились тема эмиграции и большие обзорные статьи, а также заметки о литературных мероприятиях.

Надо сказать, что я всегда очень любила посещать литературные мероприятия: это живое общение, которое сильно проясняет, что именно происходит в литературном пространстве. Кроме того, вычленились несколько статей, написанных о совсем молодых авторах, и статья об итогах 90-х, которая и стала заключительной, хотя я до сих пор не уверена, что это правильно. Потом были дебаты с дизайнером книги Яковом Красновским: мне хотелось побольше текстов и поменьше выпендрёжа с их оформлением, а ему хотелось поменьше текстов и побольше выпендрёжа. В результате наш совместный продукт получился довольно красивым.

Если же говорить о том, что такое мастерство литературного критика, то, на мой взгляд, это умение вставить в контекст культурной ситуации творчество автора или группы авторов, какое-либо новое течение или происшедшее событие. Мне кажется, что склонность и желание писать то, что называется литературно-художественной критикой, проявляется у тех, кому неймётся – именно подобным образом – выразить своё мировоззрение. И это занятие, на мой взгляд, гораздо ближе к философии, нежели к чему-либо другому.

Андрей Тавров:

Не мировоззрение, а то, что глубже его, это желание выразить какие-то фундаментальные интуиции посредством слов, которые часто не в состоянии передать ощущаемое.

Людмила Вязмитинова:

Принимаю поправку. Мне тоже кажется, что есть что-то внутри человека, что рвётся быть выраженным – именно таким образом.

Андрей Тавров:

Расскажу о своей книге. Я, как известно, был редактором семнадцати выпусков журнала «Гвидеон», и в какой-то момент у меня возникла потребность, тогда ещё через Живой Журнал, изложить свои взгляды на происходящее в литературном процессе, который, на мой взгляд, встроен в несколько сфер – интеллектуальную, производственно-литературную, престижную или того, что глубже мировоззрения, о чём я уже говорил. И мне показалось интересным написать об этом несколько статей – небольших, чтобы не утомлять читателя Живого Журнала. Потом стали складываться книги. Первая называется «Письма о поэзии» – это название придумал Олег Дарк. Меня очень воодушевил отзыв Григория Померанца, которому я подарил экземпляр книги, полагая, что многое ему в ней покажется не близким. Но он сказал: это моё, это останется со мной навсегда. Это сподвигло меня на издание следующих книг. Все мои книги – вспышки интуиции, за которыми стоит постижение окружающего мира. Когда вдруг приоткрывается самое главное знание, непостижимое логическим путём.

Ольга Балла:

Моё пребывание здесь в качестве автора сборника критических статей мистично, поскольку он ещё не издан и лежит с прошлого года в издательстве «Совпадение» – том самом, в котором вышла в прошлом году моя книга «Упражнения в бытии» (которая к обсуждаемым сейчас книгам не относится). Не знаю, какими путями проникла эта информация в литературную среду, но вот я здесь.

Отвечая на вопрос, под влиянием чего пишущий о литературе начинает собирать свои тексты в единое целое, я избегаю слова «критик», поскольку у меня нет профильного образования и я предпочитаю называть себя книжным обозревателем. Мысль собрать свои тексты под одной обложкой порой возникает под влиянием случайных внешних обстоятельств, например, когда издатель говорит: «Ну давай издадим, есть возможность, ни копейки не заплатишь, но и не получишь ничего». И думаешь: а почему бы и нет, это же интересно. Если же говорить о внутренних мотивах, то такая мысль возникает, когда ты во всём написанном тобой разнородном материале начинаешь улавливать некую цельность. Или когда ты чувствуешь потребность осознания, в чём эта цельность заключается, поскольку она выявляется только после того, как тексты собраны под одной обложкой и их можно просматривать насквозь. Грубо говоря, речь идёт о форме рефлексии. Можно сказать, что при этом создаётся что-то вроде оптического прибора – для того, чтобы рассмотреть цель своей работы, которая есть всегда, потому что даже когда ты пишешь о вещах для тебя случайных, выполняя редакционное задание, ты пишешь о них в свете своих внутренних задач и внутренних вопросов к себе и к миру. Книга – каждая книга! – на свой лад на эти вопросы отвечает, и её ответ может быть важным не только для автора, но и для читателя. И я категорический противник мнения, что критика может существовать в отрыве от текста. Работа критика – рефлексия (над чем? – над текстом, естественно). А если это не так, почему бы не обозначить её другим словом?

Андрей Тавров:

Мне кажется, что, говоря слово «критика», мы все имеем в виду разные вещи, и с этим надо определиться. Критика может быть лингвистической, или замешанной на постмодернизме, как это делает Александр Скидан; или замешанной на продвижении того или иного тренда, как это делает Дмитрий Кузьмин; она может быть литературоведческой или филологической, но всякий раз это будет другая критика. Причём надо помнить, что сегодня всё существует и развивается на фоне набирающих силу высоких технологий. Но есть люди, как, например, чудак Циолковский, – как правило, это очень уязвимые люди, – которые, несмотря ни какие тренды, будут строить свои чудные дирижабли, которые никогда не взлетят.

Так вот, по-моему, сейчас критик мыслит теми или иными трендами, которые определяют его позицию. И если он принадлежит, допустим, к кругу Скидана, то будет писать о Брехте и неомарксистской философии, а если к кругу нашего «Русского Гулливера», который также имеет свою, легко прочитываемую идеологию, то это будут совсем иные тексты. Здесь суть в том, что точка отсчёта при выражении мировоззрения может быть подвижной – и тогда критик обслуживает какой-либо тренд, – или абсолютной, как, например, у Хайдеггера, Рильке, Тракля и др. У этих авторов точка отсчёта находится не на уровне идеологии, а гораздо ниже – там, где расположено то, что порождает мировоззрение, то есть в Абсолюте. На мой взгляд, для критика главным является такой вопрос: «Какое отношение литература имеет к основе бытия?» И лично мне не интересны авторы, у которых точка зрения конъюнктурна и переменчива.

Александр Марков:

Моя книга «Теоретико-литературные итоги первых пятнадцати лет XXI века», дважды входившая в шорт-лист премии Андрея Белого, появилась достаточно случайно, хотя замысел её восходит к ранним студенческим годам, к началу 1990-х, когда я ещё писал на машинке – тогда у меня возникла мысль о написании книги итогов, почти в образе бухгалтерской книги: я печатал примечания к примечаниям, подклеивал листы. Конечно, это была утопия, но к ней прямо восходит это ощущение прямо здесь развёрнутой работы: вот эпицентр, из которого сейчас вырвется то, что будет новой литературой. Под итогами я имею в виду не отчёт о проделанной работе, а скорее возможность подытожить происходящее здесь и сейчас.

Любая критика у нас «нишевая»: Галина Юзефович, которую читают 200 тысяч человек, и тот из нас, кого читают 20 тысяч или 2 тысячи человек, одинаково «нишевые» по сравнению с численностью населения России. Во всяком случае, миллиона читателей ни у кого из нас нет. В работе любого критика легко просматриваются правила, по которым он взаимодействует со своей аудиторией, оправдывая её ожидания и соответствуя её бэкграунду. И это объединяет всех критиков – и «толстожурнальных», и тех, кто ведёт книжный блог. (Характерно, что Галина Юзефович сопоставляет себя с ведущими книжных блогов, и это о многом говорит.)

Но мне гораздо интереснее то, что сейчас на первый план выдвигается процесс формирования новых институций, способных учитывать вкусы читателей. То есть, критик старого типа, как ни странно, вынужден был объяснять не как пользоваться книгами, а то, что появление книг – это изменение техничности самого чтения, которое является одновременно изменением инстанции вкуса. Сейчас такая критика по ряду причин невозможна – и потому, что тексты доступны одним кликом, и потому, что само учреждение инстанции вкуса связывается в основном с техническими новациями, даже не с технологическими как таковыми. Может существовать, например, интерактивный текст, или недописанный текст, или могут публиковаться черновики – по ходу ведения блога.

В результате критик оказывается в очень интересной ситуации: он больше не может активизировать литературный процесс, как это было раньше. Даже если он способен влиять на продажи книг, всё равно это не прежнее его положение, когда он выступал в роли арбитра и с высоты своего суждения выстраивал аксиологическую шкалу. Здесь очень показателен пример Хайдеггера. Начиная с 1990-х годов, я вижу противопоставление хайдеггеровской «понимающей» критики – как углубляющейся в самые основы поэтической речи, – обычной критике, судящей исходя из некоторого готового и привычного опыта, тогда как Хайдеггер учит нас любить непривычное. Он учит видеть, что именно делают с нами произведения искусства, опираясь в их оценке на некий породивший их первоисточник, а не описывать, как они на нас влияют и как они нас впечатляют. Хайдеггер, по сути, учит нас учиться, ведь недаром говорят, что лучший учитель – тот, кто учит учиться и учит учить, а Хайдеггер учил и тому, и другому, и третьему. И для меня открытый вопрос, насколько транслируема у нас его система герменевтики и критики, учитывая тот факт, что он у нас не бывал, никаких семинаров не вёл и как таковую школу не оставил.

Андрей Тавров:

Вы сейчас демонстрируете мышление большими площадями, эдакое безопасно-описательное мышление. Вы всё правильно говорите, но меня удивляет, что вы ни разу не произнесли слово «этос», то есть «эстетика» в Ваших рассуждениях присутствует, а «этика» нет.

Александр Марков:

Я говорил, что Хайдеггер искал возможность внеэстетической оценки того, что делает с читателем литературное произведение. А это имеет отношение к этосу.

Анна Голубкова:

Александр, а в Вашей книге эти принципы каким-то образом выражены? Вы хотя бы попытались к ним приблизиться?

Александр Марков:

Я исходил из того, что событием становится не только существование какого-то произведения, но и возможность расположить одно произведение рядом с другим. Все мы читали «Разговор о Данте» Мандельштама – об энергетичности речи, о том, что речь сама способна строить какие-то конструкции, а не только воспроизводить нужные мысли и чувства. В некотором смысле я пытался делать то же, что Мандельштам в «Разговоре о Данте», но он соотносился с материалом, который был вызовом для его собственной судьбы, я же вряд ли могу проделать такой же экзистенциальный опыт. Особенно если речь идёт о небольших заметках, часто возникших просто под впечатлением прочитанной книги: часто это заметки на полях, иногда это ответ, реплика внутри какого-то спора.

Очень многие мои статьи писались, когда я наталкивался на ту или иную неприемлемую для меня позицию. Например, все мы время от времени сталкиваемся с людьми, не принимающими искусство XX века. Можно, конечно, просто отмахнуться от них, но я думаю: возможна же некая точка взаимопонимания с этими людьми? Вроде бы они думают, чувствуют, любят… Не могу утверждать, что мои чувства глубже или подлинней. Почему же у них заблокировано понимание современного искусства? И я начинаю думать не только о причинах этого явления, но и о том, как описать его механизм, показав, что здесь не срабатывает.

Людмила Вязмитинова:

Мне бы хотелось вернуться к теме нашего круглого стола. Когда собирается в одно целое то, что критик делал в течение многих лет, получается индивидуальный исторический срез того, что происходило в литературе за годы, в течение которых писался данный критический материал. То есть речь здесь идёт о придании сделанному критиком временной компоненты и выполнении им функции хроникёра, а точнее историка. Это естественно, поскольку литература существует не только в пространстве, но и во времени: она движется, развивается, и улавливание этого движения и есть, собственно, задача критики.

И тут уместно вспомнить цитату из «Бесов», которую приводит Владимир Аверин в рецензии на мою книгу («Попадание в бытиё», Лиterraтура, № 88): «Как хроникёр, я ограничиваюсь лишь тем, что представляю события в точном виде, точно так, как они произошли». Понятно, что каждый описывающий некое событие или явление стремится к максимальной объективности, однако материал литературной критики мало располагает к строгой научной объективности – уж очень по-разному можно трактовать происходящее, да и не верю я в эту строгую научную объективность. Поэтому пространственно-временных срезов должно быть много, то есть критики должны издавать сборники своих статей, диапазон статей в которых хронологически широк.

При этом играет роль и длина отрезка времени, охваченного статьями критика, и плотность и значимость происходящих в этом отрезке культурных сдвигов. Если собрать написанное, скажем, Сергеем Чуприниным между 1970 и 1980 и между 1970 и 2015 годами, это будут качественно разные срезы. Иными словами, при собрании в одно целое написанного критиком за годы происходит наложение двух подходов: хроникёрского и историко-философского. И высвечивается, насколько правильно умеет критик уловить направление движение литературы, то есть насколько оправдались его прогнозы и насколько правильными оказались его оценки – в отношении значимости отдельных авторов и событий. Лично для меня бесценной похвалой прозвучали слова, сказанные о статьях моей книги Сергеем Костырко (ж. «Новый мир», № 1 за 2017 год): «Проверка временем – проверка жёсткая. Похоже, выстроенный Вязмитиновой образ русской поэзии проверку эту выдержал».

Андрей Тавров:

Как известно, историю можно изучать хладнокровно, объективно и блестяще. И можно всю жизнь изучать те или иные болезни и так и не придумать лекарство от их излечения – и получать за это нобелевские премии. Занятие это – изучение градаций – невероятно увлекательная вещь, поэтому мы очень легко в него вовлекаемся. Но литература – здесь я говорю об игре на повышение, – на самом деле зиждется на том, что есть в каждом из нас, замечаем мы это или нет, ценим мы это или нет, а именно – на детском восприятии мира, дающем возможность радоваться восходу солнца и отчаянно кричать, что котят нельзя топить. Это основной мотор литературы, это то, что даёт ей свет. И те критики, которые играют на повышение, прежде всего призывают не забывать тот факт, что истинная литература должна быть пронизана светом, которым полнится сердце ребёнка, хотя он и кажется бессильным в борьбе против несовершенства мира.

Анна Голубкова:

Думаю, настало время предоставить слово Татьяне Бонч-Осмоловской.

Татьяна Бонч-Осмоловская:

Текстам, вошедшим в мою книгу, меньше десяти лет, и, на мой взгляд, это не критика, а скорее, эссе. Поэтому по отношению к присутствующим здесь критикам у меня в некотором смысле выигрышная позиция: отстранённый взгляд профессионального филолога. И если бы я, скажем, решилась писать о каком-либо литературном направлении, это бы вылилось в большую монографию, в которой я выявила бы некие характерные особенности, изобрела бы метод анализа, метод синтеза, совершила бы некие акты расчленения литературного времени. Однако мне совсем не хочется этим заниматься, мне хочется совершенно другого, а именно совершать некие акты любви, которые потом могут быть собраны – в виде букета – под обложкой книги. 

В какой-то момент времени я вдруг начала писать эссе и делала это на протяжении около семи лет, а потом, в конце шестнадцатого года, поняла, что, собранные вместе, они представляют собой нечто живое и цельное. Затем мы обсудили это с издателем, Анной Голубковой, и выяснилось, что для достижения настоящей цельности мне требуется кое-что добавить, что я и сделала. Возникло ощущение, что мы имеем дело не с рядом текстов, а с совокупностью живых существ, которые взаимодействуют друг с другом, вступая в некий диалог. Позвоночник этого целого живого существа скорее крестообразный, чем линейный: четыре части, в которых в ходе как бы распутывания клубков взгляд проникает вглубь ткани прозы и поэзии. (См. также: Наталия Черных «Обзор литературных мероприятий: первая половина января 2018 г.» и Людмила Вязмитинова «КТО/ГДЕ/КОГДА» №3 (30.01.18) о презентации книги Татьяны Бонч-Осмоловской. – Прим. ред.)

Людмила Вязмитинова:

У Вашей книги очень удачное название: «Умножение сущностей». Знаете, уже довольно давно, на одном из круглых столов ныне покойный Борис Дубин произнёс слова, которые запали мне в память, поскольку сильно приблизили меня к пониманию того, чем я занимаюсь. Он сказал, что истинный критик делает только одно: вставляет явление в контекст. То есть, по сути, умножает сущности, и это раздвигает рамки видения мира. И в какой-то момент я поняла, что мне гораздо интереснее читать книги своих товарищей по цеху, чем саму художественную литературу. Иными словами, меня увлекает «умножение сущностей», или раздвижение рамок мира – возможностью придать смысл явлению, вставить его в контекст и своего, и не своего мироощущения. Возвращаясь к тому, что я уже проговорила, добавлю, что мы на всё, с чем сталкиваемся, накладываем наше глубинное представление об устройстве мира: это и есть историко-философский подход, который по мере накапливания материала приобретает летописно-хроникёрское измерение. И получается, что наши писания выполняют довольно много функций. В общем, это приободряет – пусть эти писания, мягко говоря, не так популярны, как, скажем, романы Пелевина.

Анна Голубкова:

Мне кажется, у нас наметилось чёткое гендерное деление: мужчины стремятся выйти на некий высший уровень критики, а женщины держатся ближе к материальному – книгам, хронике.

Александр Чанцев:

У меня, можно сказать, полторы книги критики.  «Литература 2.0: статьи о книгах» (М.: НЛО, 2011) – это критика, вышедшая в толстых журналах, и там три раздела: «тенденция», «традиция» и «эксперимент». Разделить имеющийся материал по этим разделам изначально казалось очень сложным делом, но потом это произошло как бы само собой. А вышедшая в 2015 году книга «Когда рыбы встречают птиц. Книги, люди, кино» – критика, мигрировавшая в сторону эссеистики. Там четыре раздела: «Голоса» (интервью с писателями, переводчиками, критиками), «Отзвуки книг» (статьи о литературе), «Звуки музыки» (то, что связано с музыкой) и «Шорох киноплёнки» (то, что связано с кино).

Людмила Вязмитинова:

А как Вы разграничиваете критику и эссеистику?

Александр Чанцев:

Мне кажется, здесь срабатывает такой фактор: у написанной простым языком короткой рецензии больше шансов быть прочитанной, чем у длинной, пестрящей специальными терминами статьи. Вспомним хотя бы Льва Данилкина… Эссеистика, отталкиваясь от текста, идёт вширь и вглубь – к некой точке, лежащей вне литературы, в пространстве, интересном всем. Но разделение может быть и иным: «глянцевая» критика и «толстожурнальная» критика – разные жанры. Но у меня к Вам, Людмила, встречный вопрос: у Вас много заметок о литературных вечерах, что это – критика, хроникёрство или отдельный жанр?

Людмила Вязмитинова:

Я не сумею сформулировать ответ на этот вопрос лучше, чем это сделал Илья Кукулин в предисловии к моей книге. Он обозначает жанр этих заметок как «аналитический репортаж», отмечая при этом, что этот жанр был сформирован мною «вместе с несколькими журналистами – их можно пересчитать по пальцам одной руки», и в этих репортажах я «даю индивидуальный, авторский взгляд на столь эфемерную материю, как встречи и выступления литераторов». От себя добавлю: только погружаясь в эту самую «эфемерную материю» «встреч и выступлений литераторов» можно уловить движение литературы внутри литературной жизни и произвести выдерживающий проверку временем анализ «ситуационных превращений» – а именно этим я и занимаюсь, как пишет Данила Давыдов во втором предисловии к моей книге.

Анна Голубкова:

Я тоже в своё время отдала дань этому жанру и могу утверждать, что хроникёрство здесь обязательно сочетается с аналитикой. Может быть, этот жанр не в полном смысле критика, но элементы критики в нём, безусловно, присутствуют.

Теперь о моей книге «Взгляд сбоку и немного сверху. Статьи, рецензии и комментарии». Надо сказать, что я очень люблю систематизировать и каталогизировать. Поэтому аккуратно веду список своих статей – с чёткой нумерацией. Так вот, когда нумерация дошла до ста, я поняла, что с ними надо что-то сделать. Сначала возникла договорённость с издательством «ОГИ», там сказали: «Присылай, а мы посмотрим», но потом у них не стало денег (шёл 2015 год), и я поняла, что нужно думать, и быстро, потому что если не я сделаю книгу статей сейчас, то не сделаю её никогда. В конце концов книга вышла в рамках проекта «Абзац» –  очень маленьким тиражом. Вошли в неё, разумеется, не все написанные мною к тому времени сто статей, а около половины их.

Над структурой книги я долго работала, и это было очень тяжело – пока я не поняла, что статьи должны перекликаться между собой, то есть надо выявить внутренние взаимосвязи, что и было сделано. Моя критика близка к литературоведению, меня всегда интересовало, как выстроен исследуемый текст, то есть здесь имеет место формалистская методика. В настоящее время моя книга выложена в сети по адресу https://sites.google.com/site/anchentaube/home/knigi и пользуется большим вниманием. Её довольно часто скачивают, то есть процесс идёт.

Марина Волкова:

Я издатель и буду говорить о своей издательской мечте: о книге критических статей, которую хотела бы издать. А ту критику, с которой мы имеем дело сейчас, условно можно разделить на три группы.

Первая – нечто среднее между текстами учёного и библиографа, в этом случае критик пытается поставить рецензируемую книгу на воображаемую полку воображаемого раздела литературы. Работа, безусловно, необходимая, но вот эта «воображаемость» меня несколько смущает, поскольку результатом такой работы обычно является не общественное мнение, не реальные книги на полках реальных библиотек, а статья и книга самого критика – как, к сожалению, единственный и конечный результат его работы.

Вторая – которая важна для автора, о котором написана конкретная статья. Для него появление критической статьи о нём так же значимо, как и появление собственных творений. Здесь критик выступает в роли музы, хотя эта муза – нечто среднее между воспитательницей детского сада (если критик хвалит творчество поэта) и строгим учителем элитной гимназии (когда критик указывает на недостатки). И если в первом случае важна маркировка связи между авторами и место анализируемого автора в литературном процессе, то во втором случае важно – для этого конкретного автора – указание на потенциал его творческого развития: обозначение точек возможного роста или дорог, по которым ему не стоит идти, потому они слишком проторенные.

Третья – для меня очень важная – самый редкий сегодня тип статей и тем более книг: написанные профессиональными читателями, видящими назначение своей работы в том, чтобы рассказать об авторе и его творчестве так, чтобы читатели, ознакомившиеся с его статьями, стали поклонниками этого автора и его читателями. Это более-менее делается в критике прозы, видящей свою задачу в том, чтобы привлечь внимание читателей и заставить их прочесть роман или повесть. К сожалению, критики, пишущие о поэзии, мне кажется, эту задачу абсолютно не выполняют.

На мой взгляд, в современном литературном процессе критика не вторична, а первична. И было бы замечательно, если бы критики взяли на себя роль лидеров, поднимающих все возможные силы в атаку на невежество в отношении современной поэзии, на элементарное неумение читать стихотворные тексты. Вот такую книгу, которая делилась бы с массой наших соотечественников любовью к поэту – благодаря внимательному прочтению его стихотворений и изложению причины этой любви, – я мечтаю издать. Надеюсь, эта мечта частично реализуется в проекте «Опыт прочтения», в котором я приглашаю всех вас участвовать.

И в завершение – несколько слов о том, как должна быть оформлена книга критических статей. Вот одна из изданных мною книг – вышедший в прошлом году сборник литературоведческих статей, эссе и рецензий Юлии Подлубновой «Неузнаваемый воздух» (о книге см. здесь). Эта книга относится, скорее всего, к первой группе, тем не менее, я с радостью, даже не видя ещё этих текстов, согласилась на их издание, потому что все они посвящены современной поэзии. И я с радостью буду издавать подобные книги, даже если они не совпадают с форматом моей мечты. Обложка этой книги – работа Виталия Кальпиди, которую можно приводить в качестве примера, как должна быть оформлена книга критика: вызывающе, потому что хорошая книга – всегда вызов.

Александр Житенёв:

У меня есть несколько соображений по теме дискуссии, которые я хотел бы озвучить.

Первое, очевидное: книга критика относится к разряду изданий, которые существуют не для того, чтобы быть прочитанными, а для того, чтобы быть. Выход книги критика, мне кажется, не расширяет, а сужает его аудиторию – по двум причинам. Первая заключается в том, что в условиях недостатка времени для всякого вовлечённого в культурное производство такие книги попадают в категорию «лонгрид» (англ. longread; long read – букв. «долгое чтение», см. http://vashredaktor.com/chto-takoe-longrid/ – Прим. ред.). Вторая – в том, что при попадании в книгу тексты как бы изымаются из тех событийных и идейных контекстов, в которых они были созданы, что превращает их в единственных адресатов другого критика – если издание покажется ему интересным.

Второе: книга критических статей – это самопрезентация в чистом виде, включающая в себя несколько моментов. Прежде всего, выпуск такой книги – это позиционирование себя профессионалом, и тогда она важна как корпус текстов, имеющих количественные и качественные характеристики, которые позволяют определить место автора в литературном пространстве. Наличие множества существенных поводов для высказывания, участие в престижных мероприятиях – всё это свидетельствует о том, что критик имеет вес и котируется в литературном пространстве. Далее: книга критика – это форма личностного самоутверждения, и как таковая она важна предъявленностью в ней системы ценностей – эстетических, этических и прочих, – которая вырастает из множества оценок, сделанных по самым разным поводам. И если и есть в такой книге сквозной сюжет, то это постепенное выявление системы ценностей автора. Наконец, книга критика – это утверждение определённого типа дискурса, способа читать книги и говорить о них – способа, который закрепляется за определённым автором, но может быть не сводим только к его творчеству – в силу того, что даёт и другим возможность для проявления себя.

Третье: если книга критика представляет собой самопрезентацию, то она, во-первых, допускает наличие в ней материалов, которые были отклонены при выходе более ранних изданий по причинам самого разного характера. Изданные в новом формате, они обретают наконец своё место – и новую значимость в силу того, что изначально не вписывались в некоторый набор ожиданий, возможно, искусственно созданный. Во-вторых, именно потому, что книга есть самопрезентация, она допускает возможность доработки ранее опубликованных текстов, и важным в них становится уже не конкретный повод для написания, а способ рассуждения и аргументирования.

Ну и четвёртое: ценность сборника критических статей определяется исходя из иной по отношению к исходным мотивам публикаций логики. Прежде всего, речь идёт о проблемно-тематической и жанровой структурах. Понятно, что подбор ранее напечатанного материала и формирование его в новую целостность будут зависеть от его жанровой природы, – будь это эссе, очерки или рецензии, – и, конечно же, от задействованной в них тематики. Но вместе с тем возникает потребность в поиске новой целостности – ассоциативно-смыслового единства, которое создаётся совокупностью тем, проблем и вопросов, которые так или иначе интересны критику. И здесь открывается возможность для выявления внутреннего, скрытого сюжета книги. И вот это мне представляется наиболее интересным, поскольку именно таким образом проявляется в книге личность автора. Это сюжет можно назвать сюжетом восприятия или сюжетом работы сознания.

Иными словами, книга критика – это книга, в которой важны первичные характеристики и которая не существует в поле активного дискуссионного внимания. Но это не значит, что она лишена какой-либо ценности. Она важна сама по себе – как некая координата, как точка отсчёта, с которой соотносится критик. А для литературного пространства чрезвычайно важно наличие системы координат, которые задают подобные книги – как для оценки отдельных литературных событий, так и для понимания того, что происходит в литературе.

Ольга Балла:

Книга критика рассчитана прежде всего на людей, которые интересуются, по той или иной причине, тем, как устроена та часть мира, которая называется литературой. Когда мне было лет пятнадцать, я не думала, что буду заниматься тем, чем занимаюсь сейчас, но мне было очень интересно читать тексты, в которых говорится о том, как устроена литература. Так что книги критиков вполне могут входить в круг чтения растущего, думающего о жизни человека, который задаётся вопросом, как устроены разные части мира. Вообще, такие книги имеют по меньшей мере три типа адресата: коллеги, пишущие о книгах; те, кто пишут анализируемые коллегами книги; и те, кому интересно, как устроена современная словесность.

Анна Голубкова:

Пришло время подводить итоги. На мой взгляд, они звучат так. Во-первых, сборник критических статей безусловно нужен самому автору-критику, поскольку даёт возможность прояснить тенденции его творчества и выявить систему мировоззрения, стоящую за его статьями. Во-вторых, этот сборник безусловно нужен его коллегам-критикам, таким же профессиональным читателям, и всем, кто склонен к осмыслению происходящего не только в литературе, но и во всей нашей культуре, поскольку такая книга собирает в одном месте лучшее из написанного данным автором. Это избавляет от необходимости рыскать по интернету в поисках нужного материала, экономя время и силы. Кроме того, критическая мысль, поданная в концентрированном виде, действует продуктивнее (в скобках отмечу, что в подобного рода изданиях обязательно должен быть именной указатель). В-третьих, такие книги имеет смысл печатать на бумаге небольшим презентационным тиражом, поскольку в наше время очень трудно иметь дело с книжными магазинами, да и книгопродавцов можно понять: такая книга – пока, во всяком случае – не для широкого читателя. Но эти книги обязательно должны быть выложены в интернете и легко доступны всем желающим – это лучший вариант донести критическую мысль до тех, кому она необходима. Если коллеги по цеху, скорее всего, захотят иметь бумажный вариант, то студенты, например, наверняка предпочтут электронный.

Людмила Вязмитинова:

В заключение нашей дискуссии мне хотелось бы сказать несколько слов об её названии – «Гадкий утёнок на литературном дворе». Судя по всему, сейчас, как это было на рубеже прошлого и нынешнего веков, пришло время изданий, как бы подводящих итоги определённому отрезку времени – энциклопедий, антологий, групповых сборников всякого рода и тому подобного. И среди всего этого особое место занимают сборники критических статей, которых выходит всё больше и больше. И я, пожалуй, соглашусь с Мариной Волковой – в том, что «в современном литературном процессе критика не вторична, а первична». И наши с вами сборники, как и сборники наших коллег, не слишком, как это сегодня прозвучало, читаемые широкой публикой, имеют все шансы, как это произошло в известной сказке, превратиться из «гадких утят» в «прекрасных лебедей».